Стоя с Рене на тротуаре перед зданием суда, Опал смотрит на него своими зелеными глазищами. Удивительно, но в это мгновение она кажется ему еще красивее, чем обычно, как будто совместное испытание еще больше их сблизило.

Пока мы вместе, пока понимаем друг друга, все хорошо.

Молодая женщина, похоже, не разделяет этого ощущения.

– Все это – твоя ошибка. Зачем было отправлять ее в будущее, раз мы устраиваем визиты только в прошлые жизни?

– Это ты мне посоветовала пойти ей навстречу! – возмущается Рене.

– Не надо было меня слушаться.

Это ошибочная реакция. Она ищет виноватого, чтобы взвалить на него ответственность за всю эту историю. Кто же тут виноватый, если не я!

– Я тоже не мог знать, что будущее окажется таким жарким и перенаселенным.

– Ты не дал ей обычного обнадеживающего напутствия: «Вы заглянете в позитивную, приятную жизнь».

Должен признаться, что в пылу создания новой формы сопровождаемой медитации я забыл сформулировать это правило. Директива о безопасности препятствует попаданию в жизни, чреватые болью.

Опал с досадой роняет голову, рыжие кудри закрывают ей лицо.

– Как тебе взбрело в голову, что у тебя получится? Будущее!.. Сам видишь, все указывает на то, что будет только хуже и хуже…

– Ты хотела, чтобы в время эксперимента я думал о таких вещах?

– Надо было позаботиться о предохранителях, чтобы можно было мигом вытащить ее из Парижа будущего, превратившегося в кипящий тоннель метро, забитый до отказа в час пик! Ты запулил ее в самый настоящий кошмар у всех на глазах, Рене! Ее запинала и затоптала толпа! Как можно было так оплошать?

Рене вспоминаются слова его отца о спорах с его матерью: «Так называемые «объяснения» – просто способ друг друга бесить. Каждый, пошумев, отступает, сохранив свои прежние убеждения, не отойдя от них ни на миллиметр, зато уверенный, что другой услышал, наконец, правду».

Опал тяжело вздыхает.

– Пятьдесят тысяч евро! Судья пошла на поводу у этого чудака-прокурора. Он дал волю чувствам, прибег к так называемым «примерам из жизни». А наш адвокат? Жалкое зрелище! В общем, нас обобрали, как липку.

– Займем денег в банке. Сейчас низкий ссудный процент.

– Они пойдут нам навстречу, только если мы сумеем доказать, что у нас регулярный доход. Кредитуют только богатеньких. Помнишь, что наш театр «Ящик Пандоры» теперь на замке?

– У нас нет выбора, придется вернуться к нашим прошлым занятиям. Я узнал, что научный руководитель моей диссертации Александр Ланжевен избран президентом Сорбонны. Свяжусь с ним, вдруг сумею вернуться к преподаванию истории в школе…

Опал не против.

– У меня одно-единственное умение – гипноз. Пойду на профессиональные интернет-сайты, попробую наняться ассистенткой к какому-нибудь гипнотерапевту.

Рене делает шаг к Опал, чтобы ее обнять, но она отшатывается.

– Извини, Рене, я сейчас не в настроении. Угораздило же нас влезть в такую западню!

7

Внушительный циферблат на изящном фасаде университета Сорбонны стерегут справа и слева две музы. Рене Толедано сбавляет шаг, чтобы ими полюбоваться.

Понимание времени – вот ключ ко всему.

У дерева перед университетом задирает лапу собачонка.

Вот что отличает нас от животных! Этот песик живет только в настоящем, занят удовлетворением своих насущных потребностей и получением простых радостей: он ест, мочится, испражняется, при возможности находит сучку для размножения.

На прошлое песику наплевать. Ему неведом собственный возраст, дата своего рождения.

Он уже забыл своих родителей. Понятия не имеет, кем были его предки. Не имеет ни малейшего представления о будущем.

У него нет никакого плана. Ни на всю свою жизнь, ни даже на один свой день.

Его не мучает перспектива старения и грядущей кончины.

Он живет исключительно в настоящем. Вот оно, чистое, здоровое, но сильно ограниченное представление о самом себе.

Оно мешает ему более определенно воздействовать на все вокруг.

Между этой собакой, живущей в настоящем (и только в нем), и мной столько же различий, сколько между мной и еще более развитым человеком, который обретет умение как ни в чем не бывало путешествовать во времени.

Я начал продвигаться по этому пути, но мне еще многого предстоит достичь.

Таков расклад, таков смысл движения.

Стать этим духовным человеком с расширенным сознанием.

Изобрести эту новую личность, чей дух освоит исследование времени.

Рене застывает, погруженный в свои грезы. Это место вызывает у него воспоминания о недавних годах. Любуясь куполом и венчающим его крестом, сияющим на солнце, Рене вспоминает одного своего профессора, величавшего Сорбонну «храмом знаний».

Неподалеку, у входа в университет, студенты раздают политические листовки. Рене узнает эмблему крайне правой группировки, уделяющей особое внимание юридическому факультету.

Они пытаются закрепиться здесь, в Сорбонне, традиционно облюбованной левыми.

Мужчина с густыми усами повелительным жестом протягивает ему листовку, на которой изображен сжатый кулак в черной перчатке.

Рене, потупив взгляд, берет ее. Отойдя в сторонку, он превращает листовку в бумажный комок и бросает его в первую попавшуюся на пути урну.

Он заходит в главный двор. Это величественное место с мирной атмосферой. Под арками студенты курят, пьют кофе, спокойно читают.

Рене входит в аудиторию «Декарт», обшитую от пола до потолка лакированными деревянными панелями. Сидящий за столом соискатель защищает диссертацию перед комиссией из пяти человек. Рене тихо садится в переднем ряду.

Сам он защищал здесь диссертацию на тему Ренессанса. В конце вся приемная комиссия удалилась на десять минут, после чего вынесла вердикт: «Комиссия признает вас достойным звания доктора истории с оценкой…»

Несколько секунд он провел в неведении, а потом прозвучал конец фразы: «… с оценкой «весьма достойно».

То была высочайшая степень похвалы.

Потом его научный руководитель Александр Ланжевен, поздравляя его, сказал:

«Замечательная работа! Вы – мой лучший ученик. Если когда-нибудь пожелаете со мной работать – обязательно свяжитесь со мной».

Нынче голову Рене не покидает эта фраза. Он долго размышлял, как добиться встречи со своим профессором, пока не сообразил заглянуть в список диссертантов и найти среди научных руководителей фамилию Ланжевена.

После более чем часового изложения, которое Рене слушает то внимательно, то не очень, Александр Ланжевен жмет соискателю руку и сообщает ему о присвоении докторского звания с оценкой… «приемлемо».

Выходит, хорошие оценки не выставляются автоматически…

Рене Толедано ждет, пока Александр Ланжевен со всеми поговорит, всем пожмет руку, и подходит к нему в тот момент, когда профессор уже готов покинуть аудиторию.

Несколько минут они смотрят друг на друга. У бывшего преподавателя загорелое лицо, красивая седина, розовая шелковая рубашка с расстегнутым воротником, дорогой шейный платок, льняной пиджак, начищенные мокасины, пальцы в перстнях.

Еще при Рене Александр Ланжевен гарцевал верхом на «Харлей Дэвидсоне», пуская выхлопы и пыль в глаза студенткам.

При ближайшем рассмотрении ни на щеках, ни вокруг глаз у него не оказывается ни одной морщинки. Ланжевен всегда утверждал, что знает секрет вечной молодости. «Время можно остановить, – говаривал он, – достаточно найти себе хорошего пластического хирурга». У шестидесятилетнего президента университета чрезмерно гладкий низ лица, что отчасти лишает его выразительности.

Уже в мою бытность студентом он был карикатурой на «ложную молодость», что не мешало ему слыть лучшим профессором. Неудивительно, что его выбрали президентом Сорбонны.

– Толедано! Какой приятный сюрприз!

– Здравствуйте, мсье. Чудесно снова с вами встретиться!